Путешествие - это всегда открытие...

Путешествие - это всегда встреча с собой...

Впечатления переполняют и перекрывают друг друга...

Иногда это превращается в сон...

Иногда мы успеваем записать что-то...

Некоторые записки из путешествий разных лет в статьях и коротких текстах сейчас складываются в книгу.

Ниже - одна из глав новой книги о наших первых путешествиях по Амазонии - первые экспедиции в джунгли, первые встречи с шаманами.

Белая тоска

Первый же вопрос, который задал нам Хорхе утром следующего дня, удивил нас необычайно:

– Почему вы такие грустные?

Я не нашёлся что ответить.

Чуть подождав, он добавил:

– Интересно. Почти все белые, которых я встречал  в жизни, были грустными и имели одинаковое выражение тоски на лице. При этом все они, я думаю, были богаты. Одеты в новую дорогую одежду, в руках – последние фото-видео-компьютер-планшет-телефон-устройства. И при этом – печать тоски... Вы от богатства, что ли, все такие несчастные?

Я несколько опешил от  подобного  приветствия и нерешительно ответил:

– Наш мир очень глубоко простроен и запрограммирован. Возможно, от этого у нас скука и тоска. Тоска настолько захватывает нас, что мы хотим от неё убежать. Наверное, поэтому белые люди приезжают к вам в джунгли и привозят этот отпечаток сюда с собой.

Несколько минут Хорхе, казалось, раздумывал о чём-то своём.

– Интересно. У белых, живущих здесь долго, это выражение изменилось.

Глубина и неспешность его рассуждений подействовали на меня успокаивающе: волнение от знакомства куда-то ушло, темп мышления замедлился. Через несколько минут я ответил:

– Да, я обращал на это внимание. Не раз видел выражение беззаботности и счастья у тех, кто возвращался в Европу после жизни в джунглях или Индии. Но не никогда не задумывался, с чем это связано.

Хорхе одобряюще покачал головой и отошёл. Метрах в двадцати он остановился и стал всматриваться в нашу сторону, продолжая покачивать головой. Затем, вернувшись к нам, заметил:

­– Нет, это никуда не годится. Ваша тоска видна даже издалека. Эта печаль окрашивает вас в серый цвет. А серый – не тот цвет, который нужен. С серым цветом мне не о чем говорить. Ему бессмысленно что-то передавать: всё, что я ему расскажу, он сделает серым. Я хочу вам рассказать о золоте в зелёном, о золоте на синем. Но ваша тоска всё окрасит в серое. Как вы сможете найти золото, затёртое в серый цвет?

– Хорхе, мы будем искать золото в джунглях?

­– Нет, мы будем искать нечто другое. Хотя оно имеет золотое свечение. Можете считать это внутренним золотом. Но в данный момент с вашей серостью нет смысла даже говорить об этом.  Поэтому сначала я отведу вас в особое место.

С этими словами он встал и дал нам знак идти за собой. Мы переглянулись и молча проследовали за ним через двор. Тропинка вела мимо кустов и редких деревьев, кое-где в отдалении виднелись хозяйственные постройки. Так как Хорхе шёл достаточно быстро, а тропинка постоянно виляла, не было никакой возможности сориентироваться и запомнить дорогу. Однако я успел заметить большие синие пластиковые бочки – хоть какой-то ориентир для возвращения. Через десять минут плутания в этом саду, где, в отличие от джунглей, не было ни травы, ни стелящихся растений, мы пришли к небольшой хижине на сваях. Остановившись у лестницы, ведущей в домик, Хорхе сказал:

– Здесь вы будете плакать и страдать. Когда выбросите из себя эту ерунду – приходите. Но не раньше.

И ушёл, мгновенно скрывшись в ближайших кустах.

Мы остались размышлять, что делать дальше. Птицы пели, солнце раскинуло свои лучи по поляне вокруг домика. Ничего не происходило. Возможно, мы плохо старались, но через пару часов стало ясно, что придётся вернуться к Хорхе за дополнительными разъяснениями. Забавно, но мы не нашли выхода с полянки в лес, поэтому пошли наобум. Некоторое время мы пробирались сквозь не слишком густые заросли. Довольно скоро поняв, что не понимаем, куда идём, остановились. Джунгли не место для лёгкой прогулки – это мы уже знали. Я старался вспомнить правила «шаманского путешествия», которые нам объяснял другой шаман во время первой нашей экспедиции. С того момента прошло немало времени, и мы, откровенно признаться, до сих пор так ни разу и не воспользовались этим знанием. Я закрыл глаза, пытаясь вспомнить, что тогда происходило и что говорил индеец. Но так ничего и не вспомнил. Медленно, разделяя слова, я произнёс:

– Голубые пластиковые бочки...

– Они в нескольких метрах справа от нас, - почему-то прошептала Ю.

– Откуда ты знаешь?

– Я их вижу!

Уже возле самых бочек мы наткнулись на тропинку, по которой Хорхе вёл нас к хижине. Через несколько минут мы были возле дома шамана.

Хорхе сидел на небольшом пне у кострища и что-то сосредоточенно чистил. По-видимому, мы приблизились настолько тихо, что он не поднял головы. И тут Ю., по своей привычке, глубоко и громко вздохнула. Шаман медленно повернулся и пристально посмотрел на нас[WU15] , после чего предложил вернуться обратно, чтобы действительно поплакать. Тон его был хоть и спокойным, но холодным и достаточно строгим, так что мы тут же развернулись и ушли. На этот раз мы нашли наш домик без приключений.

Вернувшись, мы принялись обдумывать, что и как Хорхе нам сейчас сказал. Оба пришли к выводу, что он воздействовал на нас каким-то неявным образом. Обычно мы обменивались своими интерпретациями происходящего, но сейчас оба молчали, не имея потребности ничего обсуждать. Казалось, что мы проживаем слова шамана абсолютно одинаково: мы искренне не понимали, о чём идет речь, но при этом не испытывали потребности срочно это выяснить, заговорить, заболтать. Мы просто молча сидели на ступеньках хижины.

Хорхе вернулся через час и остановился метрах в двадцати от постройки, чтобы послушать наши вопли. Ничего не услышав, он подошёл ближе и сказал, что мы зря теряем драгоценное время и правильный момент скоро пройдёт. Мы не отреагировали. Тогда шаман заметил, что если мы упустим этот момент, нам придётся плакать до завтрашнего вечера.

Я ответил, что у нас уже нет грустных мыслей и мы готовы.

– Готовы к чему? Плакать над тем, что я вам буду говорить? Грусть и страдание глубоко укоренились в вашей мысли. Сейчас вы улыбаетесь, но это вовсе не значит, что вы выплакали и прогнали свою тоску. Нет, вы загнали её ещё глубже! Я собираюсь сказать вам нечто, что касается вашего внутреннего состояния. Но если вы не очиститесь, всё смешается внутри вас!

– Как же нам плакать, чтобы освободиться?

– Всё равно, главное – искренне. Когда внутри такая тоска, неважно с чего начинать. Начинайте с того, что вас беспокоит в отношении других людей. В мире множество болезненных тем, которые отзываются в каждом человеке, и в вас тоже: смерть, эпидемии, голодающие дети, неудачи близких. Оплакав других и всё то, что от вас не зависит, переходите к себе. Плачьте о неиспользованных возможностях, о том, что вы смешны и глупы, просто от жалости к себе… Но только после того, как оплачете других. Начинайте с серьёзных вещей и, перебрав всё, что моментально вспомните, переходите к пустякам. Это лучший способ быстро добиться результата.

– Какого результата?

– Освобождения от тоски.

Я хотел задать ещё несколько вопросов, но Хорхе развернулся и ушёл. Мы снова остались одни и снова нам не хотелось говорить. Несколько часов мы сидели, прижавшись друг к другу на лестнице. Ничего не происходило. Наконец Ю. поднялась в домик. Я так и не понял, что там произошло – потом у нас просто не было возможности это обсудить, – но через несколько минут я услышал, как она всхлипывает. Я быстро поднялся к ней. Она сидела на деревянной постели, покрытой тонким грязным матрацем, и комкала в руках какую-то тряпку, видимо, покрывало. Увидев меня, она бросила его на пол и закрыла лицо руками.

– Милая, что происходит? Что-то случилось? Ты что-то поняла?

– Я не понимаю, как мы могли жить с закрытыми глазами. Мы глупцы и эгоисты. Мир погряз в войнах. Нищета, голод, болезни. А я думаю только о себе. И ты тоже. Мы белые обезьяны на белых простынях, запутавшиеся в деньгах и самомнении. Наши дети скучают. А мир – он такой прекрасный... У нас просто нет шанса... Какой ужас! И даже сейчас я не могу прекратить думать о себе, я не хочу, чтобы ты видел меня плачущей. Пожалуйста, уходи!

Я прикрыл хлипкую дверь и присел на верхней ступеньке. Вид на джунгли с непривычной высоты завораживал. Мой взгляд скользил по деревьям, окружавшим хижину на расстоянии нескольких метров, образуя естественную природную комнату. Справа дерево, названия которого я не знал, выставило на поляну большую ветвь, с которой свисали лианы. Это было непривычно: обычно ветви обрубали, чтобы по ним к дому не могли подобраться змеи. Скоро я нашёл причину, по которой ветку оставили, – это было гнездо. Два маленьких птенчика широко, но беззвучно раскрывали клювики; многоголосие джунглей поглощало их писк. По-видимому, они вылупились совсем недавно: на крыльях одного и головке другого еще оставались кусочки скорлупы. От шока рождения они странно двигались, сталкивались, пытались встать, падали. Казалось, что им тесно, и я понял почему: в гнезде лежало ещё одно яйцо.

Неожиданно раздался треск и птичьи крики, с верхнего яруса на птенцов полетели щепки и цветные перья. Последняя ветка ударилась о гнездо. Яйцо, лежавшее с краю, вылетело в мою сторону. Инстинктивно я протянул руку, но расстояние было слишком велико – оно упало. На секунду замешкавшись от неожиданности, я прыжком соскочил на землю, не заметив высоты. Опустившись на колени, я рассматривал упавшее яйцо. Оно разбилось, маленькое существо внутри не шевелилось, всё было кончено. Я взял этот серый комочек в руки. Руки дрожали. То, что произошло, потрясло меня до глубины души. Через несколько минут меня трясло уже всего. И тут началось...

Мы плакали, скулили, всхлипывали, завывали весь вечер, ночь и часть следующего дня. Утро застало нас в объятиях друг друга. У нас уже не было сил, поэтому мы просто сплелись между собой. Постепенно пришло успокоение. Уже к обеду всё, что мы вспоминали, вызывало у нас не грусть, а смех. Вскоре не осталось никаких мыслей, и стоило нам только посмотреть друг на друга, как мы начинали безудержно, гомерически хохотать. Наконец пришёл Хорхе и сообщил, что джунгли не могут больше трястись и мы должны успокоиться. Для этого мы должны покинуть это место, и каждый из нас пробудет до сумерек в одиночестве, в полном молчании, созерцая воду.

Вечером он отвёл нас в следующее место и объяснил, что оно предназначено для бесед о понимании.

– Если вам не хватит понимания, когда вы будете размышлять над нашими разговорами, вы всегда можете вернуться сюда.

–  Ваша грусть не позволила бы правильно услышать те вещи, которые я буду говорить вам здесь. Тоска – это вообще худший попутчик мага. Поэтому если магу грустно, то он идёт в особое место и плачет там, быстро прощаясь со своей тоской.

– Разве нельзя плакать где угодно?

– У меня нельзя! А у себя – пожалуйста. Только имейте в виду, что вы будете всегда испытывать грусть в том месте, где хотя бы однажды выпустили её. Радость – вот лучший спутник! Но не такая абсурдная, как была у вас сегодня, а спокойная, тонкая, чувствительная. Шаманы часто смеются, рассматривая реальность, и, конечно, в моменты постижения истины.

– А почему они смеются?

– Просто потому, что это очень удивительно и радостно! Например, рассматривать жизнь конкретного человека, пришедшего за помощью и советом. И особенно его проблемы!

– Разве это смешно?

– О, это очень смешно! Смешнее разве что когда рассматриваешь свою жизнь и свои проблемы! Если бы шаманы впадали от этого в тоску, то едва ли смогли бы кому-то помочь, по крайней мере себе – точно нет.

Хорхе хитро улыбался, глядя мне в глаза. Казалось, что он вот-вот рассмеётся. Я был откровенно озадачен. Конечно, я встречал массу упоминаний об особом чувстве юмора у суфиев и мастеров дзен. Более того, я частенько цитировал дона Хуана о необходимости самоиронии своим детям и особо серьёзным друзьям. Тем не менее прямо сейчас я понял, что на самом деле воспринимал эти идеи как идеи, а не руководство к действию. Смеяться над другими – с любовью и для поддержки – это одно, но смеяться над проблемами, и тем более над своими...

Тут мне стало не до шуток. Я попытался сосредоточиться, вернуться к идее важности самоиронии и замешкался, формулируя её, чтобы поделиться с Хорхе. По привычке я сложил руки в мудре и задумчиво смотрел перед собой. Нужная цитата уже вертелась на языке, когда оглушительный хохот сбил меня с мысли. Я посмотрел на Хорхе – он корчился от смеха, одной рукой держась за живот, а другой колотя себя по колену.

– Ты прямо как дон Хуан, - в замешательстве пробормотал я.

И тут засмеялась Ю. Она запрокинула голову и вскинула руки. Задыхаясь от смеха, она еле-еле смогла произнести:

– Ты прямо как Карлос!

Это меня доконало. Я тоже рассмеялся, вспомнив, как сам всегда шутил над серьёзностью Кастанеды и его замешательством  перед доном Хуаном.

Мы смотрели друг на друга и откровенно веселились. И я, и Ю. узнали себя в этом зеркале. Хорхе дал нам возможность просмеяться, а затем продолжил:

– В вашем мире, как мне рассказывали, очень популярны психотерапевты, которые плачут вместе с людьми, пришедшими к ним за советом. Но, похоже, делают они это лишь для того, чтобы клиенты ходили к ним снова и снова. А люди так и ходят, потому что не хотят решать свои проблемы и переставать печалиться. И они не хотят, и их психолог тоже не хочет. Замкнутый и очень удобный для всех круг. Для вас, белых людей, грусть и тоска – важные вещи. Такое ощущение, что в вашем обществе существует особый договор на этот счёт. Поэтому страдать вас начинают учить с детства: сначала родители, потом школа, затем ваши друзья, сослуживцы, чиновники, полицейские, и всегда им в этом помогает церковь.

При слове «церковь» улыбка исчезла с лица Ю. Хорхе посмотрел на неё пристально, но продолжил как ни в чём не бывало:

– И эта цель обозначена на главном магическом символе церкви – человек, страдающий на кресте. Чтобы всем привить мысль о неизбежном страдании, чтобы никто не ушёл. А тех, кто от этого свободен, отправляют в психбольницы в надежде их исправить. Поэтому в основном там встречаются люди в постоянной радости, но им помогают от неё избавиться таблетками.

– Зачем это делается?

– Это чёрная магия. Чёрные маги – для того, чтобы к ним ходили постоянно – тоже внушают людям, что у них полно проблем, что каждая мелочь – проблема и всё очень-очень плохо. Поэтому если человек перестает приходить с одной проблемой, то сразу начинает ходить с другой.

При этих словах Ю. собралась встать, чтобы уйти, но Хорхе вернул её на место:

– Поговорим об этом отдельно, когда доберёмся до ваших проблем.

– А мы до них доберёмся?

– Может быть, у вас и впрямь нет проблем, как вы сказали при встрече? Тогда мы их вам создадим! - сказал он и засмеялся.

В этот раз Хорхе смеялся в одиночестве. Мы оба неловко молчали. Ю. кусала губу, я чувствовал, что ей не по себе. Мы оба не любим говорить о своих проблемах и вообще о себе с другими людьми. Отчасти такая позиция у нас обоих от природы, отчасти – осознанная практика. Мы всё и всегда решаем внутри нашего дуэта, не делясь ни с кем и не прося ни у кого совета.

Зависшее молчание подстегнуло Хорхе – он продолжал смеяться. Ю. съёжилась; я знал, что она не любит людей, которые создают проблемы, и старается избегать такого общения. Я хотел её обнять, но сидел достаточно далеко, и мне было неудобно вставать и специально к ней подходить. Не хотелось привлекать внимание Хорхе – так он поймёт, что нашёл наше слабое место. Чтобы как-то подбодрить Ю., я подмигнул ей и воскликнул:

– Мы поняли – это шутка!

Было похоже, что она расслабилась, мы оба засмеялись. Но неожиданно Хорхе оборвал свой смех и абсолютно серьёзно, чётко расставляя слова, сказал:

– Это не шутка. Если у вас нет проблем и вы так напряжены, то я просто обязан вам эти проблемы создать, чтобы ваше страдание имело смысл. Иначе вы от него не отделаетесь! Вы должны почувствовать, что такое реальные проблемы и настоящее страдание, и прожить их на полную катушку! А потом вы обязательно поймёте, что и это не проблемы, а раскрашенный воздух, и что страдать не из-за чего. Но! Плакать всё равно обязательно нужно – когда захочется.

Мы оба подвисли. В наступившей тишине я заметил, что в просвете деревьев над поляной с костром, вокруг которого мы расположились, появился полнеющий месяц. Цикады как обычно надрывались, превращая тяжёлый от влажности воздух в вибрирующую субстанцию. Где-то поблизости поквакивала древесная жаба. Из глубины джунглей плачущим голосом прокричала ночная птица.

– Как хорошо, - прошептала Ю. Она явно успокоилась, тело покачивалось в такт стрекочущим цикадам, на лице играли отблески пламени. Нам обоим было хорошо. Так хорошо, как бывает только в джунглях. Все вопросы страдания в этот момент казались неактуальными, тусклыми, бесперспективными.

– Ваша истинная проблема не в том, что вы страдаете, а в том, что вы играете в страдание и тоску, тогда как никаких реальных причин для этого нет.

– А может быть, всё-таки есть?

– Может быть, и есть, но это не то страдание, которое у всех вас так часто присутствует на лице. Когда есть от чего страдать, вы погружаетесь в это состояние, вы полностью ему отдаётесь. Если оно было настоящим, то потом оно проходит, приходит к своему логическому завершению, как волна. А если не проходит, то это лишь игра, иллюзия, которая завладела вами. В ней нет ничего притягательного, но вы к этому состоянию привыкли. Некоторые люди привыкли к страданию в том числе и оттого, что много времени смотрели на распятие в церкви.

– Послушав тебя, Хорхе, можно поверить, что церковь обманывает и ведёт в сторону страдания, а не вечного блаженства?

– И ты туда же!

Ю. вскочила и быстро ушла с недовольным лицом.

– Ваша церковь – это игра вашего общества, даже более глубокая, чем политика. Совместная игра в страдание. Конечно, изначально там было и нечто полезное и радостное, но постепенно идея страдания взяла верх. Однажды я встречался с шаманом-метисом, который одновременно является католиком. Таких шаманов здесь много в городах. Он рассказывал мне, что ходит в церковь пострадать вместе со всеми, чтобы не страдать в остальной жизни. Что это форма церковного шаманизма, и важно знать, как ей пользоваться: ведь большинство людей выносят страдание из церкви вовне, в окружающую жизнь. Так было, когда иезуиты сжигали на кострах тех, кто радовался.

Я хотел спросить его ещё о чём-то. Но Хорхе жестом остановил меня и сказал, что на это времени уже нет, потому что пришёл момент!

– Для чего он пришёл?

– Момент для вас. Я имею в виду именно вас, а не вашу тоску, которая не ваша. Тоска – это не вы!

На этих словах он повысил голос и повернулся в сторону деревьев, за которыми скрылась Ю.

– Это значит, что мы посвятим это время лично вам и поговорим об истинных вас. Хотите ли вы знать об Истинном себе?

– Разве кто-то может этого не хотеть?

(с) Андрей Ильинич и Юлия Обрегон

2017